Последняя электричка - Страница 14

К оглавлению

— Валера, у меня, наверно, грудница. Очень болит, и молоко, кажется, исчезло.

Я мигом сбросил пальто, подошел к тебе.

— Когда это началось? Почему не вызвали врача?

— У меня, кажется, температура. Не кричи, — сказала ты. — Мамы сегодня не было, я одна…

Я потрогал твой лоб. Ладонь обжег ровный сухой жар.

— Сейчас вызову неотложку, — сказал я. — Поставь пока градусник.

Машенька все энергичнее хваталась ручонками и хныкала все громче: она хотела есть.

— Она уже опустошила меня, — сказала ты, не меняя своей неудобной позы.

Я побежал вниз и стал звонить из автомата на пункт неотложной помощи. Пришлось долго объяснять, что и как, я наугад сказал, что у тебя температура тридцать девять, наконец, мне пообещали приехать через час, как только машина возвратится из Филей, и попросили встречать у подъезда.

Я вернулся. Машенька плакала в голос. Ты продолжала лежать, и по твоим пересохшим губам и больному блеску глаз было видно, что тебе худо. Я быстро разделся, вымыл руки и взял Машеньку. Потом нашел градусник, встряхнул и дал тебе. У тебя было ровно тридцать девять. Машенька громко плакала.

— Съезди за мамой, — сказала ты.

— Я пошлю телеграмму. Или съезжу. Только дождемся неотложки.

Я ополоснул кипяченой водой пустышку и сунул Машеньке в рот. Она немедленно выплюнула ее.

— Ты не полдничала? — спросил я, думая, что если ты попьешь чаю, у тебя, может быть, появится молоко.

— Я ничего не хочу, не приставай, — сказала ты. — Положи ее ко мне.

Ты попробовала дать Машеньке грудь, но через минуту, потрудившись впустую, Машенька отвалилась и стала кричать еще громче.

— У меня голова разламывается на части, — сказала ты. — Уйми ее как-нибудь.

Я снова взял Машеньку, пошел с ней на кухню. Мы зажгли газ, поставили чайник. Пока я держал ее на руках, она не плакала. Но стоило хоть на минуту положить ее, как она принималась кричать во всю силу.

— Что ты там делаешь с ней? — устало и раздраженно спрашивала ты из комнаты.

— Ничего, все в порядке, — говорил я, подхватывая Машеньку, которая тут же после этого прекращала крик.

Так, держа ее одной рукой, другой рукой я достал из холодильника молоко, а из буфета сахар и хлеб и приготовил тебе полдник.

— Где же твоя неотложка? — спросила ты, с жадностью глотая чай с молоком.

— Сейчас придет. Налить еще?

— Нет.

— У тебя совсем исчезнет молоко. Чем будешь кормить Машу?

— Дай ее мне. И принеси еще чайку. Не прозевай машину.

Ты выпила вторую чашку и снова предложила Машеньке грудь. Я схватил пальто и побежал встречать неотложку. На улице было темно, морозно. Неотложки не было. Я добежал до угла дома — почта еще работала — и отправил срочную телеграмму твоей матери. Девушка-телеграфистка сказала, что минут через сорок доставят. Потом я побежал обратно к своему подъезду — неотложки все не было, и, так как по времени ей давно полагалось быть, я зашел в телефонную будку и позвонил. «Сейчас будет. Ждите», — ответили мне.

Поднимаясь по лестнице, я услышал крик Машеньки. Я вынул сигарету, прикурил, несколько раз глубоко затянулся. Я не знал, что еще делать. Пока, видимо, надо было просто ждать. Терпеть и ждать. Я затоптал окурок и вошел в квартиру.

— Где ты, бессовестный, пропадаешь? — вялым, капризным голосом сказала ты.

— Я послал матери телеграмму.

— А где неотложка?

— Сказали, сейчас будет. Я еще раз звонил. Молоко у тебя не появилось?

— Возьми ее, — сказала ты. — Какое может быть молоко при такой температуре! Господи, скорее бы приехала мама!

Я взял на руки Машеньку. У нее было красное, вспотевшее и мокрое от слез личико. Она была голодна и, кроме того, обмочилась.

— Может, дать ей коровьего молока? — сказал я.

— Ты что, погубить ребенка хочешь?

— В четыре с половиной месяца, по-моему, можно…

— Замолчи. Скорее бы мама приехала. Где же твоя неотложка?

Сменив Машеньке пеленку, я ушел с ней на кухню, убаюкивая ее, и только-только стала она утихать, резко прозвенел звонок у двери. Это была неотложка.

Высокая женщина с широким мягким лицом, веселая и, как большинство врачей, самоуверенная, осмотрела тебя, потрогала, пощупала и сказала, что да, у тебя мастит, или, попросту, грудница.

— Ничего, милочка, поправитесь, плясать еще будете на Новый год, — сказала она свежим, оживленным голосом и села выписывать рецепт.

— Укол надо сделать, — сказал я. — Ведь у нее тридцать девять.

— А пенициллин у вас есть?

— Как же так, — сказал я, — вы неотложная помощь, и у вас ничего с собой нет?

— У меня, кажется, немного осталось… Да, ваше счастье, молодой папаша, есть немного. Ишь, голосистая какая! — сказала врач, не испытывая, по-видимому, ни малейшей неловкости.

На кухне, пока готовился инструмент, я попытался проконсультироваться у нее насчет Машеньки.

— Четыре с половиной месяца? — переспросила веселая женщина-врач. — Можете давать. Разбавьте кипяченое молоко водой, половину на половину, чуть подсластите и давайте. Ничего. Все переварит крикуша этакая!..

После укола ты быстро заснула, а мы с Машенькой стали кипятить молоко. Хотя веселая докторша и не внушала мне абсолютного доверия, я все же решил рискнуть. Конечно, я мог бы еще подождать приезда твоей матери и посоветоваться с ней, но уж очень долго ее не было и уж очень, я чувствовал, страдала Машенька. Для уверенности я полистал еще брошюру, где говорилось, что самая лучшая пища — это материнское молоко, но в исключительных случаях можно прикармливать и разбавленным коровьим молоком.